Над пеной моря в небо синее
Врезался белый силуэт,
И два крыла сливались в линию,
Весёлый отражая свет.
На ураган покой свой выменяв,
Не Ливингстон, не Джонатан,
Он рвался Чайкою-По-Имени
Под брызг сверкающий фонтан.
Он плыл по небу легче "мессеров":
Срывался вниз, взмывал к звезде, —
И так, что удивился б Нестеров,
Сплетал узор своих петель.
Он гордой птицей-буревестником
Хлестал восходы по щекам,
Служа оракулом кудесникам
И символом бунтовщикам.
Он не был лодырем и
плаксою,
Мечтал о небе, риск искал, —
Но вот устал — и жирной кляксою
Уселся на огрызки скал.
Его пригрело солнце жаркое,
Забыл он высшие миры
И бросился, визгливо каркая,
Вперёд — за потрохами рыб.
Толкая вширь крылами сильными
Подруг, детей и стариков,
Он окунулся клювом в пыль на миг,
Забросив в брюхо потрохов.
А после, с ожиревшей
самкою
Уединившись на скале,
Он кушал падаль, клювом шамкая
Протухшей скумбрии скелет.
Светило солнце над утёсами.
В прибоя капельках искрясь,
И перья глупой птичьей особи
Безмолвно опадали в грязь.