погодой резкой,

погасли свечи

за занавеской,

умчались кони

из тронной залы:

в моей ладони

тебя не стало.

Ушли верблюды

от иноверца...

Второе блюдо -

клубника с перцем.

Взамен картины -

пустая рама.

Мы - два кретина

ненужной драмы.

Летят трамваи

над облаками,

забиты сваи

двумя руками,

а в воскресенье -

иное знамя:

землетрясенье,

война, цунами...

Расколот в храме

алтарь из злата,

в саду под нами

ржавеют латы,

рабы природы

пьют жизнь до донца,

уходят годы

закрыты двери,

гроза всё чаще,

чужие звери

исчезли в чаще,

в пустой колодец

плюёт ребёнок

("Какой уродец!!!"

"Какой подонок!!!),

и по старинке

луна уснула

на мягкой спинке

электростула.

Слепых поэтов

ночное стадо

уходит в Лето,

когда не надо,

а я расколот,

и всё печальней

ударит молот

по наковальне.

Из глаз вороньих

исчезли слёзы:

ты только тронь их -

и сразу грёзы

откроют окна

в пустом бокале,

и я промокну

на пьедестале.

А ты устанешь

скользить по нарам,

и песней станешь

о чём-то старом:

о том, что если

в дурной больнице

уже исчезли

ночные птицы,

а где-то холод

мешает блеску, -

я не расколот

за занавеской.