— Искрудники, мля! Расчувыхались, ноктику ухрючиться нежучем!

— Отлетёхал бы ты, Мисчутка! — растрислонился сторожила лезлевый. — Не до степя: скоропяты соловьянников скрушают! Штропал бы ты, Мисчутка, скуда, где в тридорог камнелёжка обдрыхался. Наторчи смечку чужухую, обсапожься да скоропятов раскрюкай!

— Ох, ёлкин кош! — заматрюнчил Мисчутка говырклый. — Такобыть, коли не жалкаешь, выду раскрюкать злюднев, а яконь сгибну, так шоб те пухло было, строжух бесседлошный!

И откривился Мисчутка, смечку выторчив, тридорогать от ками впрямь. Дрогло топотохал, тридесь посухов угрючил, тридевь спогов истрёхал, тривось спохлебков жезлых растрямил. Вконючь, вздобрался он в пуле сизое, возаль луза дровнего. А рассоловилось, свистанулось, ни тыблоку выпасть, ни быру в пруду разлохматить. Токоль кряжит Мисчутка охле, раскопил да смечом обезглючил выблюдка, тушку-чучелку сфиндюрил да в запапу спрюкнул:

— Не соловь, не свистай, озлюдыш, как расхерю, так нивпопадишься!

Вон да лина, вохде скоропяты упыпались. Как Мисчутка взбелёхается, да улочит-переулочит вправь да влевь, чтобы некуй им головотяпить. А скоропяты взмордились, умиляют Мисчутку починствовать:

— Не раскрюкивай нас, мы те прибудимся!

А Мисчутке всё до хени да по фую: кабыстохли, хады! Измлел, смечку заножил, луч со стревами закочанил, а копаво сдреснулось в ущепь. Отподохал да в укром домовой поблюскался.

Там вскучают Мисчутку столютами да столатами, по ушам аж захлюпалось, да нипопадя в рошку. Так и живы-поживы, добренькались...